12 сентября
Вчера вечером корпусной командир прислал сказать, что он просит 12-го отслужить обедницу в 8 часов утра.
Собрались, устроились. Началось богослужение, и на душе у меня было как-то легче, хотелось молиться, и так стало жаль, что все скоро кончилось…
По окончании богослужения подходит капитан Степанов и предлагает осмотреть мукденские императорские дворцы, на что получилось в штабе корпуса разрешение от их смотрителя. Конечно, я с радостью согласился; с нами пошел и Поля; всего было человек сорок. Подъезжаем к дворцам… Еще издали узнали их по желтым крышам; этот цвет, кроме императорской фамилии, никто не может употреблять. Перед главными воротами — рогатки и стоят два китайских часовых; отдали нам честь ружьями на караул; формы особой на них почти нет. Дворцы необитаемы с 1644 года; правительство ежегодно отпускает на содержание их большие суммы, но дворцы разрушаются без ремонта.
Вошли мы на первый двор. Нас встретили пять чиновников во главе со стариком смотрителем; у всех на головах красные с черными отворотами шапки, с пером сзади, а на макушке разного цвета стеклянные шарики, смотря по чину: простого стекла, белые, как молоко, красные, зеленые, золотые. Они пожали нам руки, и осмотр начался. Нас сопровождал студент Восточного института Н. А., говорящий по-китайски. Первый двор огромный, выстлан камнем, плитами. Это военный двор; здесь были парады китайским войскам; кругом он обставлен беседками прекрасной работы; особенно поразительны крыши: они сделаны из обливной черепицы разных цветов; преобладает желтый; цвета подобраны со вкусом. Но все поросло травой…
На следующих дворах нами осмотрены: 1) тронная зала — отдельное здание, кругом обнесенное прекрасной работы каменной (высечена из камня) решеткой; в него ведут три каменные невысокие лестницы; по боковым ходили мандарины, а по средней только император; на ней вместо ступеней высечен лежащий каменный дракон. В самом зале потолок, балки, стены — все покрыто чудной орнаментной работой из золота и эмали; посредине, на четырехугольном возвышении стоит вызолоченный трон, весь покрытый золотой резьбой; над ним балдахин с драконом; решетка, окружающая возвышение, из красного дерева с бронзой; к трону ведут три лесенки. Над троном золоченая доска, на которой стихами воспевается мудрость богдыхана, причем у нас рифма в конце, а у китайцев в начале строки. Все это дивное произведение китайского искусства конца ХVI столетия теперь покрыто пылью; 2) частные покои императора. Они уже разрушены и лежат здесь же в развалинах. Невозможно смотреть на эту картину без чувства жалости и возмущения; а китайцы ходят себе вполне равнодушно; 3) против тронной залы придворный храм, пустой уже: все расхищено; студент уверяет, что сами китайцы прежде всех крали; 4) затем смотрели башню «Феникса» в три этажа; в ней стоит трон императрицы, черный, из сандалового дерева, весь обломан; это посетители на память по кусочку ломают; и наши немножко взяли с собой; но у меня не поднялась рука: ведь это все-таки трон; 5) затем пошли в арсенал, где хранится библиотека и одежды царские. Осмотрели портреты императоров, рисованные двести пятьдесят лет назад, и одежды их. Одежды — это роскошь: по желтому шелку вышиты мелким жемчугом и шелками разных цветов драконы, головы животных, цветы; прямо не насмотришься, не надивишься. Поблагодарили чиновников и с чувством удивления пред древним китайским искусством и возмущения пред преступным равнодушием охранителей этих сокровищ отправились домой. Вечером долго читал письма с родины, или, как я выражаюсь, «долго жил».
13 сентября
Сегодня у китайцев начался «праздник овощей», который продолжается три дня: душу раздирающая музыка гремит с 4 часов утра и до поздней ночи, а ночью собаки стаями держатся в гаоляне, подходят к бивакам и ищут корму, и если одна найдет что-либо, то бросаются все, и начинается ужасающая травля.
К вечеру начали мы придумывать, как бы поторжественнее устроить богослужение и вынос Честного Креста Господня. Послал во 2-й эскадрон сказать вахмистру, чтобы он промыслил цветов для венка, а сам пошел к Михаилу совещаться относительно всенощной. Вахмистр принес много цветов, из которых Ксенофонт сплел очень хороший венок. В 4.30 начали мы готовиться к богослужению; решили служить у нас на биваке. Принесли два столика походных, покрыли скатертью из собрания: на одном поставили иконы и положили в цветах большой серебряный крест, две свечи, а другой стол пустой —«на него вынесем крест». В 5.30 собрались эскадроны, обозные наши воины, генерал, многие из 17-го корпуса. Погода прекрасная. Началось богослужение, и с фимиамом кадильным понеслись наши мольбы и славословия туда, в синеву небес: «Сотворившему вся!» Я сам читал стихиры и канон. Невыразимо хорошо, покойно было на душе. Особенно умилительно было, когда под открытым небом, уже при мерцании звезд опустились все на колени и запели: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко». Все прикладывались ко кресту.
Завтра здесь же обедница. Слава Господу, что погода была хорошая, и мы беспрепятственно совершили богослужение и поклонились святому Кресту. По окончании всенощной подходит под благословение с соседнего бивака инженерный солдат, уже пожилой, из запаса, и со слезами говорит: «Уж как я рад, что был на службе-то! Ведь это первый раз после ухода из России. Да уж как торжественно было! Ведь и мы христиане: помолиться-то вот как хочется!»
14 сентября
Погода по милости Божией очень тихая, даже свечи горели пред иконами! К нам помолиться пришли также саперы и инженеры, наши соседи, человек двести, да еще наши, так что молящихся было весьма много. Отслужили обедницу; с великим воодушевлением все пели «Кресту Твоему». Проповедь я говорил о том, какие мысли и чувствования должны наполнять наши души при виде и лобызании Честнаго Креста и распятого на нем Господа, а также передал историю праздника. По окончании богослужения, при пении «Кресту Твоему» и «Спаси, Господи», подходили прикладываться молящиеся и я каждого благословлял.
Так радостна была служба, так ободрительна для воинов, что решил во что бы то ни стало отправиться и в дальние наши эскадроны, 3-й и 4-й, занимающие передовую линию аванпостов, прямо против японцев, в 30 верстах от нас по направлению к Ляояну. В 12 часов дня я, Бузинов2, Михайло и небольшой конвой, благословясь, отправились в путь далекий. Сначала решили поехать в 3-й эскадрон — двадцать пять верст по Мандаринской дороге. Едем тою же дорогой, что и отступали. Переехали понтонный мост через реку Хуанхэ. Как живо вспомнились мне картины тогдашней бедственной переправы несчастных китайцев через эту реку! Теперь они свободно переезжают ее по известному броду-отмели, а тогда ведь были дожди, многоводье и река бурлила. Страшно взглянуть на эту дорогу. Ужасные, глубокие колдобины теперь сухие. Что же было тогда? Дрожь пробегает по телу!
Проезжаем знакомые деревни… Ей-ей, хочется плакать! Они почти совершенно пусты, а деревни были богатые, с постоялыми дворами, лавками, заводами. Теперь все мертво здесь. Только иногда встретится единичный китаец, сидящий на корточках в окне фанзы, опустив голову, да собаки лежат, как верные стражи, у своих фанз, но лаем уже не встречают: они лежат от голода почти без движения. Многие фанзы разрушены и в дождливое время пошли на костры. Ничто не действует на душу более угнетающе, как эта мертвенность: как будто приготовлена огромная могила для многих тысяч людей! Да это, без сомнения, и будет; китайцы потому и разбежались, что скоро бой. А мы все едем и едем. Незаметно для самих себя бодрим лошадок, да и кони рвутся, будто тоже испытывают тоску, как и мы. По пути проезжаем различные пехотные и артиллерийские укрепления, с колючим кустарником, проволокой, волчьими ямами. Пушки уже смотрят вперед, откуда вот-вот пожалуют гости… Часовые осматривают каждого проходящего, а китайцев с арбами и вовсе не пропускают к Ляояну.
Деревня Сахепу… Поворачиваем вправо от нее и через три версты въезжаем уже во двор фанзы, занимаемой полковником Ванновским. Солдаты эскадрона радостно нас приветствуют. Смотрю на часы: 2 часа 10 минут, значит, двадцать пять верст мы ехали два часа с четвертью — быстро летели.
Хозяева очень радушно встретили нас, радуясь, что перед боем и среди треволнений аванпостной службы могут подкрепить себя молитвой. Сейчас же вымели двор, устроились, и я отслужил обедницу; во время целования креста я каждого благословил. Затем В 4.30 выехали в 4-й эскадрон, в деревню Линшипу, в пяти верстах от 3-го эскадрона.
От 3-го эскадрона дорога пошла весьма интересная уже тем одним, что мы едем по линии наших передовых постов, то есть по правую сторону от нас русские, а по левую — японцы; русских уже нет ни одного солдата. По линии Мандаринской дороги многое вытоптано, но здесь, в стороне от дороги, масса всего. Кое-где китайцы жнут… Мирно беседуем… Вдруг окрик: «Стой! Кто едет?!» «Свои»,— отвечаем. Смотрю на стене забора стоит солдат с ружьем; он зорко высматривает впереди врага, подозрительно оглядывая и нас: не японцы ли мы. Через триста шагов опять окрик, и так дальше. Везде эта «живая» граница кричит: «Стой!»; мы отвечаем: «Свои», и продолжаем путь.
Река Шахэ; железнодорожный мост сожжен; на нем стоит часовой и смотрит вперед через реку. Наконец и Линшипу. Здесь находится капитан аванпостной роты, что занимает посты на протяжении трех верст, да наш полуэскадрон. Позиции нет; обязанность их — высмотреть врага, его движение, немного пострелять и отойти к своим, в двух верстах отсюда; то же должен сделать и наш эскадрон, а теперь он каждый час высылает восемь разъездов день и ночь. Вот жизнь-то трудовая, и каждую минуту жди внезапного нападения из таинственного «впереди»! Каждую ночь лошади стоят оседланы, повозки запряжены, вещи уложены, люди лежат в полной амуниции, чтобы по первому выстрелу с какого-либо поста скорее выступать на ближайшую позицию… Вот какую жизнь ведут наши мученики на аванпостах! А нервы до чего доходят! В тихом ночном воздухе вдруг топнет сильно лошадь копытом о землю, уже вскочили дежурные, у всех вопрос: «Кажется, выстрел?»
Встреча с ротмистром Калининым, офицерами, солдатами была прямо братская: будто сто лет не видались; да и впрямь давно — с 12 августа. Поскорей размели местечко на огороде, и здесь тоже отслужил обедницу и молебен святому Александру Невскому. Служили уже в темноте, при блеске звезд; ярко горела свеча; далеко-далеко разносилось наше общее пение и молитвы… может быть, и до японцев; казалось, вот в том гаоляне за речкой притаились и они!.. Окончилась служба, благословил каждого, и сейчас же раздалась команда: «Седлай лошадей на ночь… Отправляйся, разъезды… Постарайтесь перебраться за реку вперед и осмотрите что можно подальше… Запрягай повозки… Дежурная часть стрелков под командой унтер-офицера Власова изготовься… Привести вьючных лошадей во двор… Часовые на посты!»
Я остался здесь ночевать, а завтра утром поеду во 2-й полуэскадрон. Пришли в фанзу, подкрепились чаем, беседуя, что от такой жизни немудрено заболеть и нервами. Подали записку от полковника Х.: «Этой ночью на наши посты ожидается нападение японцев». Вот тебе и раз! «Почти каждый день получаем подобные предупреждения. Поживи-ка так бессменно две-три недели — с ума сойдешь! Право, сражение лучше»,— говорят офицеры.
В 11 часов ночи Калинин пошел поверять посты и меня взял с собою. Луна взошла и осветила окрестности. «Ну, слава Богу,— говорит Калинин,— до сих пор не напали; теперь, при свете луны, уже не то». Вышли из деревни, идем берегом речки, другая сторона которой японская. Тишина мертвая… Вдруг громкий окрик: «Стой, кто идет?» «Свои»,— отвечаем. «Пропуск!»— снова голос. Калинин вполголоса говорит: «Ружье» (пароль на сегодня), и мы проходим. И стоит часовой день и ночь в этой страсти, каждую минуту ожидая пули из той смутной дали, куда он вперил взоры, зато за ним спит покойно многотысячная армия, а за нею и вся Русь, святая родина, отцы, матери, жены, дети, братья, сестры… Ну, как мне жаль этих одиночек часовых и как же не поехать утешить, ободрить этих героев?.. Приходим в кумирню. В ней находится начальник поста капитан С., симпатичный человек… На дворе человек тридцать солдат в шинелях и при полной боевой амуниции лежат и сидят у костра на земле, отдыхают. Побеседовали; капитан уверял, что нападения не будет сегодня. Между прочим, он рассказал: «Вот так, как и теперь, стояли мы на аванпостах 24 августа. Вдруг на сопке перед нами появились японцы — офицеры, солдаты… Мы схватили ружья, приготовились дать залп, только видим, что японцы снимают фуражки и очень любезно кланяются нам. Ну, знаете, не налегла рука стрелять по ним; видя их приветствие, и мы тоже сняли фуражки и с своей стороны раскланялись, после чего они уехали за сопку».
Простились мы с капитаном и отправились восвояси… Возвратились… Опять пьем чай. «Вот, так до утра,— говорят офицеры,— промаешься, а утром уже уснем!» Приезжают разъезды, входят, докладывают, что ничего подозрительного не встретили, и уезжают вновь. Слышим артиллерийский выстрел, другой, третий… Выбежали на двор; я уже велел Михайлу готовить лошадей. Но с поста прислали сказать, что это, кажется, у генерала Грекова, а у нас все спокойно; и мы вернулись. Все-таки мы прилегли одетые. Я завернулся в бурку, подложил под голову накидку и лег, но заснуть не мог. Только под утро забылся немного!
15 сентября
В 6 часов встал… Погода хорошая: ветерок, солнышко греет. Очередной разъезд оседлал коней, и я с Михаилом к нему присоединился. Поехали во 2-й полуэскадрон. Впереди унтер-офицер Повпыка, за ним я, потом Михайло и солдаты разъезда — три человека. Я задремал: пригрело солнышко, а Китаец так мерно покачивает; не помню, как закрылись глаза. Моя лошадка по езде и кротости — прямо восторг, можно отдаться в ее волю. Что за смышленая лошадка! Если выезжаем на плохую дорогу, где камни и ямы, тогда я совсем опускаю поводья и она идет, наклонивши голову почти до земли, зорко осматривает каждый камешек и ямочку, ни за что не оступится, а строевые лошади обрезают себе ноги, калечатся.
«Батюшка!— слышу голос унтер-офицера Повпыки.— Вот видите, вправо озеро, посмотрите, сколько на нем диких уток!» Оглянулся я: действительно, порядочное озеро сплошь покрыто утками. Подскакал Повпыка к озеру, зашушукал, загикал, и поднялась с озера туча уток, как у нас стаи галок и ворон.
В 8 часов приехали и здесь на дворе фанзы устроили место для богослужения. Отправил обедницу и молебен и также всех благословил. От души сказал я «слава Богу», когда отслужил здесь. Мне невыразимо хотелось посетить эти эскадроны: ведь сражения вот-вот начнутся, и тогда эскадронов не поймаешь — каждый день передвигают! Теперь весь полк Господь помог мне, так сказать, приготовить молитвенно к бою. С 25 августа и до сего дня в 1, 2, 3, 5 и 6-м эскадронах служил по нескольку раз, а сегодня и в 4-м эскадроне.
После служения офицеры Тимофеев и Легейда попотчевали меня сыром, напоили прекрасным кофеем и чаем. В 11.30 утра возвратился я в деревню Линшипу, где ротмистр Калинин дал мне конвой небольшой, и мы тронулись в обратный путь к Мукдену. Едем по линии железной дороги. Мертво все кругом: поезда не ходят, оставшиеся рельсы заржавели; сигнальные столбы, семафоры — все это болтается, развинтилось, стучит; будки, станция Шахэ — пустые, без окон и дверей: ни души, только ветер свищет. А ветер сильный поднялся, потом перешел почти в бурю, вздымая тучи пыли; спасибо, нам в спину. Первые десять верст мы еще встречали наши посты и заставы; а потом ехали верст двенадцать, не видя буквально ни одного солдата, только манзы кое-где работают в полях, да проволока на телеграфных столбах так жалобно стонет от ветра, что сердце надрывается!..
Проехавши верст пятнадцать, слезли с коней, дали им вздохнуть, немного провели в поводу, попоили, а потом опять сели и уже до реки Хуанхэ не останавливались. Видели массу гусей диких рядом подле дороги… Сделав верст двадцать, опять стали встречать наши войска и укрепления. Переехали вброд приток Хуанхэ, потом по понтонному мосту и самую реку и в 4 часа вечера прибыли к своему биваку.
Приятно было раздеться, умыться, закусить и попить чайку, а то от пыли горло пересохло! Рано лег, едва дождался кровати, лег с радостью на душе, что Господь помог мне совершить доброе дело.
16 сентября
Ночью была прямо буря. В палатке нашей все покрыто пылью, и она едва держится. Утром принялся за писание, и так до самого обеда. Пришла телеграмма, что церковь нашу привезли из Харбина. Когда начались страшные дожди, служить литургию не было никакой возможности, поэтому на время дождей и для того, чтобы не потерять церкви в дороге по страшной грязи, мы и отправили ее на хранение в Харбин. Затем ляоянские сражения, отступление, и вот теперь получилась возможность служить. Какая радость! Решил завтра же отслужить святую литургию; кстати, и именинниц много, да и с 19 июня я не приобщался Святых Таин.
В 3 часа дня принесли «жизнь»— письма. Спасибо писавшим! Сегодня весь день буря. Вечером отправился на прогулку и про себя отслужил утреню, прочитал каноны. Просто не верится, что завтра я буду служить святую литургию… Господи, хотя бы завтра была хорошая погода!
17 сентября
Всю ночь была буря с дождем. Утром стихло, но дождь еще немного идет; решаемся все-таки поставить церковь и служить. В соседней фанзе Ксенофонт ухитрился испечь просфоры с таким, однако, закалом, что едва можно жевать; сегодня же купили хмелю вместо дрожжей, чтобы к воскресенью вышли просфоры получше. В 9.30 утра церковь поставили, очень красивая вышла: не могу насмотреться. Пришли эскадроны и наши обозные. Я церковь убрал как мог. В углу вбили кол и к нему доску — это жертвенник, покрыл его красною скатертью и салфеточкой, поставил на него иконочку-складень, подношение 36-й дивизии, и свечу. На престол поставил полковую икону, пред нею две свечи в высоких подсвечниках, по сторонам святого антиминса кресты: великой княгини и поднесенный мне духовными детьми города Орла. Вышло так уютно, что не только я, но и решительно все, кто приходил к нам молиться, в восторге. Войдешь в церковку эту и забудешь, что это Китай, Мукден, война… Как будто на мгновение перенесся в родную Россию!
Совершил проскомидию; наконец-то помянул всех живых и усопших, за которых привык молиться в своем родном храме, особенно именинниц! Как отрадно было служить! И как милосерд Господь: только началась литургия, дождь прекратился и засияло солнышко! У всех заметно приподнято было настроение духа; воодушевленно пели солдатики!
После литургии отслужил краткий молебен святым мученицам; ведь у нас и в полку, и родных, и знакомых много именинниц, дай Бог им здоровья! После обеда к нам приехали дорогие гости: генерал Цуриков и военные агенты, болгарский и прусский майоры, очень милые люди; сейчас же с нас сняли фотографии у походной церкви.
В 3.30 дня поехал я проведать соседа батюшку; говорю Михаилу: «Я поеду один: всего ведь две версты». И что же? Оглянулся, смотрю: в отдалении идет Михайло. «Ты зачем?»— спрашиваю я. «Никак не могу вас отпустить одного, хотя и близко»,— отвечает он, так и проводил меня до нежинского бивака.
18 сентября
Вчера вечером и сегодня утром отправился в церковь читать правило. Как тихо и мирно в ней! Полный отдых душевный. Вдруг где-то недалеко раздался ружейный выстрел, и пуля просвистела через бивак между нашей и командирской палаткой. Теряемся, кто мог выстрелить. Хунхузы? Едва ли: днем и притом очень близко от бивака не посмели бы. Вернее всего, какой-либо солдат на соседнем биваке чистил ружье, а патрон вынуть забыл. Вот и спас Господь нас. Мы положительно удивляемся, как пуля пролетела весь бивак и никого не задела, а многие солдаты слышали ее свист. Чудо! Вот, подумаешь, сколько раз Господь спасает людей от разных бед, а они и не замечают! Как же справедливы святые отцы, настойчиво требуя от людей «трезвения», внимания ко всему, что творится внутри и вне их существа! Тогда наполовину меньше было бы неверующих!
Сегодня будем служить всенощную, первую в походной церкви; всех известил; в 5.30 вечера назначили служение.
Возвращаются китайцы с полей оборванные, грязные — жаль смотреть… Я дал самому маленькому серебряный пятачок. И что же? Как грибы, откуда-то выросли китайчата, и все маленькие, пришлось оделять всех, пока пятачки вышли. Спрятал кошелек и показываю знаками, что больше нет денег, но они не верят и пустились на хитрости: начинают показывать мне разные болячки на теле, говоря: «Ломайло», то есть «мы больны». Рассмеялся я; пришлось «вылечить» и «больных»! Ах, дети, дети!.. Везде-то они одинаковы: веселы, доверчивы, просты; около нашего бивака прыгают, резвятся. Им нет заботы, что завтра, быть может, пожалует сюда «япон», начнется «бум, бум» и заговорят «пилюли» (пушки). Соберется толпа китайчат, среди них немного и забудешься.
Сегодня во время обеда к столу подошел довольно приличный китаец с трехструнной бандурой, с ним его дочка, девочка лет шести-семи; отлично причесана на три косы с розовыми бантиками, и щечки немного нарумянены (это обычай всех китаянок); одета она в пестрое платьице, симпатичная девочка; тоже, как и отец, отдала нам честь по-военному. Китаец попросил позволения девочке спеть нам. Командир разрешил, и мы слушали оригинальный концерт: отец очень спокойно играл что-то грустное на бандуре, а дочка пела. Очевидно, слух у нее прекрасный и голос ангельский, но поет в нос, как у них полагается. Всем нам очень приятно было видеть эту пару. У отца необычайно добродушное лицо, и с дочкой он обращается весьма нежно; вероятно, заставила нужда. Мы дали им два рубля.
В 5 часов все приготовил для служения; собрались все наши прежние посетители и соседи; служба началась… Почему-то мне казалось, что так торжественно мы ни разу не служили: все выходило как-то ладно, даже пение! Каждение совершал я вокруг всей церкви; и как сильно действовало тогда на душу пение: «Вся премудростию сотворил еси», «Слава Ти, Господи, сотворившему вся», когда все сотворенное: небо и земля, люди, животные, злаки, трава, деревья — все здесь же перед глазами! Дым кадильный несся прямо на небо, и с ним наше общее от души «аллилуйя» (слава Тебе) Господу за все. Я сам читал стихиры, канон — Михайло, я же держал Евангелие в руках вместо аналогия; солдатики подходят, прикладываются, а рядом поют и поют: «Ты моя крепость, Господи, Ты моя и сила, Ты мой Бог, Ты мое радование… Нашу нищету посети… слава силе Твоей, Господи!..» Ведь эти слова надо здесь выслушать, на войне, когда, быть может, сейчас ничто человеческое уже нам не поможет, а только Сила наша — Бог! А певчие уже поют: «Очисти мя, Спасе, многа бо беззакония моя, из глубины зол возведи, молюся… направи на стезю заповедей Твоих». Господи! Да можно ли слушать все это без умиления? Нагрешили мы и крайнего отвращения Твоего достойны, Господи, но очисти, Спаситель, нашими страданиями грехи дорогого отечества: не ропщем, терпим, смиряемся, благодарим; только прости и воззови «всех и вся» из глубины падения к новой, Тебе угодной, жизни! Окончились и наши нощныя славословия и мольбы! Взошла луна, осветила своим таинственным светом нашу церковку. И стоит она как «пристань тихая» среди военного моря и зовет всех к себе для подкрепления сил душевных и телесных, для успокоения! Читать правило пошел опять в церковь…
Погода хорошая, теплая. Мы не только отдохнули, но даже поправились. Вчера, отслуживши святую литургию, под чудным впечатлением пережитого душевного удовольствия я послал устроительнице церкви ее высочеству великой княгине Елисавете Феодоровне телеграмму и получил сегодня следующий ответ: «Мукден. Священнику Митрофану Сребрянскому. Так счастлива, что могли помолиться в походном храме; с Вами в молитвенном единении, помоги Господь вам всем! Елисавета». Да благословит ее высочество Господь Своею благодатию!
19—22 сентября
Сегодня воскресенье. С великою радостию готовился я к служению святой литургии. В 9 часов началась служба; присутствовали корпусной командир, бригадный, наши эскадроны, саперы, инженерный парк и штаб 17-го корпуса. Погода была прекрасная, и все способствовало нашему празднованию. Проповедь говорил на Евангелие, что и нам, подобно древним подвижникам, в походе надобно терпеть голод, холод, зной, жажду. Они, угождая Богу, смиряли себя постом и другими подвигами, а мы хотя немного теперь потерпим. После литургии корнет Крупский снимал фотографию с церкви и меня в облачении. В час дня закусил, а в 2 часа я с Михаилом уже ехали в эскадроны. В 3 часа отслужил в 6-м эскадроне и немедленно выехал в 5-й эскадрон, стоящий в восьми верстах, чтобы и там отслужить и до темноты успеть вернуться на бивак. Едем, проехали уже верст пять, смотрим: облако пыли навстречу, оказывается, это 5-й эскадрон идет на новую стоянку; пришлось вернуться домой. Вечером пришло известие, что пропавший вольноопределяющийся Рукавишников нашелся в госпитале на излечении. Когда он потерял дорогу и остался один среди поля, на него напали хунхузы и ранили в руку. Лошадь сбросила его и убежала. От потери крови он потерял сознание. Пехота нашла его в гаоляне; рана уже загнила и началась гангрена; теперь палец отрезали, и он поправляется.
Сижу пишу дневник… Что же это долго не идет ко мне приятель мой? Значит, не видел, как я приехал, а лепешечка овсяная ему уже готова. Приятель мой — это Коська, вороной жеребеночек, которым на походе подарила нас обозная лошадь; совершенно ручной и любимец всех. Солдаты наперерыв кормят его из рук хлебом, делятся сухарем, обнимаются с ним, играют. Между прочим, он очень хорошо знает нашу палатку и частенько проведывает: подойдет, просунет голову и шевелит губами, будто говорит: «Здравствуй, дай же мою любимую лепешечку!» Ну, что делать, для себя купил овсяные галетки, но с другом поделиться рад. Встаю, он кладет мне голову на плечо; пошепчемся немного, поглажу его, а потом достаю лакомство. Ведь вот, кажется, пустяк, а на самом деле жеребеночек скрашивает нашу жизнь, как малое дитя: все любят и занимаются им. Упомянул о галетках… Это все благодаря Экономическому обществу господ офицеров гвардейского корпуса: буквально благодеяние для армии. Когда придут вагоны с товаром, то все спешат запастись необходимым: сахаром, вином, консервами, конфектами, сухарями, обувью, одеждою, чаем, закусками и пр. Цены самые умеренные; жаль только, что как раскупят товар, то долго ждать приходится. Я купил себе верблюжьи чулки спать ночью в них, калоши теплые, сухари, конфекты к чаю, лимоны. Армия пошла в наступление, и дня через три пойдем и мы; надо приберечь купленное.
Вечером вдруг стало холодно, и утром 20-го пришлось облачиться опять во все теплое: страшный ветер и холод с дождем. Ехать никуда немыслимо было, и я весь день просидел в палатке, читал, а чтобы иметь возможность писать, брал мой чайник с горячей водой, нагревал руки и потом уже брался за перо. Днем приезжал к нам дорогой А. А. Цуриков с фотографом-солдатом, и мы снялись на биваке и с эскадроном. 21-го ночь была страшно холодная, мороз три градуса. Ничего, пережили, укрылись потеплее и спали. Утром пришел приказ генерала Куропаткина о наступлении с приглашением отслужить во всех частях молебны. Господи, каким оживлением повеяло в армии от этого приказа! В 3 часа дня служил молебен о победе в саперном батальоне и инженерном парке, говорил небольшую проповедь, приглашая поусердней помолиться о благодатной небесной помощи при наступлении нашем. В 4 часа в своей церкви отслужил тоже молебен половине своего полка. Благослови нас, Господи, победой! Ночь опять была морозная: вода замерзла, все побелело вокруг, мы не раздевались.
22-го с раннего утра пошла наша армия в наступление на японцев; ушли и наши эскадроны; скоро двинемся и мы.
23 и 24 сентября
Ночью по-прежнему мороз; но как свыклись с жарою и дождями, так и теперь начинаем свыкаться с морозами: привык уже и спать одевшись. Сегодня утром прочитал канон святого Андрея Критского в русском переводе, не утерпел и предложил одному очень образованному господину, с которым я познакомился в Мукдене в штабе, дабы он понял, как чудно содержание наших книг богослужебных. И что же? Проходит час-другой времени, приносит этот господин мне книжечку и отдает со словами: «Нет, батюшка, что-то не понял я этого канона!» С грустью до боли положил я на походный столик заветную книжечку и вышел прогуляться. Прихожу в палатку. Книжки на столе нет. Ищу. Нет ее, неужели пропала? Иду в обоз, смотрю: под двуколкой, на чумизе лежит Ксенофонт и читает… канон покаянный. Это он убирал палатку и, заинтересовавшись книгой, взял. «Что же, нравится?»— спрашиваю. «Ох, батюшка, и в жизни-то лучше не читал; больно хороша: вся душа растаяла читавши. Какие мы грешники! Слава Богу, что теперь хоть немного страдаем!»— отвечает. Это факт. Видно, Господу угодно было, чтобы два человека совершенно разного образования и положения высказали свое мнение относительно одной и той же книги! Вот оно, мнение простеца, своего рода «рыбаря». Он прост душой и в простоте своей при этом чтении скорей и ближе почувствовал Бога как Отца и сознал себя как грешного сына.
Сегодня у нас в палатке все наши пили кофе и чай, оживленно вспоминали каждый что-либо из своей жизни, а главное, строили предположения о войне: скоро ли она окончится, скоро ли начнутся новые бои. Ждем каждую минуту начала сражения. Наши войска сегодня достигли Янтая, а может быть, и прошли его. Во время обеда слышим голос с дороги: «Капетана, капетана, ломайло!» Оглянулись: стоит молодой китаец торговец, держит в руках корзину и показывает, что его ограбили солдаты. Пошли мы с Ник. Вл. Букреевым разобрать это дело. Китаец сейчас же указал на пятерых наших солдат, что они во время фуражировки в поле отняли у него бумагу, табак и груши. Обыск подтвердил справедливость жалобы, и солдатам предстоял суд, но они умоляли наказать их домашним образом и клялись больше никогда не делать подобного. Китаец торжествовал: ему заплатили убытки и сказали, что вот сейчас солдат еще и накажут. Собралось уже несколько китайцев. Мы думали, что им доставит большое удовлетворение, но случилось совсем неожиданное: получивши деньги, они совершенно были довольны и, услышавши о наказании солдат, сразу все стали на колени и завыли неистово, умоляя «капетана», то есть подполковника Букреева, не наказывать солдат.
Теперь, мол, война, что ж делать? Мы-де не обижаемся и довольны деньгами. При этом один даже плакал. Меня эта сцена поразила: никак не думал я, чтобы китайцы могли так поступить, будучи действительно обижены. Да, верно слово апостола, что в каждом народе есть люди, угодные Богу по делам своим. Ночь надвигается; подул уже холодный ветер. Побежал поскорей в палатку, надел теплый подрясник и калоши. Сегодня как-то грустно вечером: звездочек не видно, небо покрыто облаками, в воздухе пыль и дым от костров. Все время идут мимо нас войска на Ляоян. 24-е; ночь спали плохо; от холода лошади срывались с коновязи и носились по биваку; одна даже налетела на нашу палатку и оборвала веревку. Утро серое; сильный ветер потом перешел в бурю; тучи пыли; холодно. Страшно беспокоюсь, как бы не сорвало церковь нашу. В 11 часов утра раздались впереди залпы пушек, и теперь пальба идет без перерыва. Началось!.. Господи, умилосердись над нами, грешными, благослови и помоги нам!
25 сентября
Утро самое оживленное: по всему биваку топот, солдаты с веселым смехом трепака задают, хлопают руками, колотят друг друга по бокам, им вторят прозябшие лошади, а музыкант один на всех — господин Мороз, Красный нос! Вы скажете, уныние у нас! Ни-ни: везде смех, прибаутки. Ведь мороз русскому человеку родной брат и надежный союзник против врагов. Целый день у нас по случаю мороза веселие велие, прямо смех пронимает наших воинов при виде проезжающих господ офицеров в папахах. Ну и папахи же есть: прямо Эйфелевы башни! Что-то невероятное: из одной свободно можно сделать две; и ведь нарочно такие заказывают: воображают, что это красиво и воинственно.
Сегодня великий святой день — память преподобного Сергия Радонежского, и мы, несмотря на мороз, молились в своей церкви, пели молебен преподобному и величание пред иконой, написанной с внешней стороны церкви. На этой иконе святой Сергий благословляет великого князя Димитрия Донского на битву с Мамаем. Это благословение низвело тогда благодать Божию на русское войско! А теперь? Да, и теперь против нас поднялись родичи татар — японцы. «О преподобный, помоги же молитвами твоими нам победить врага, дабы мир скорей нисшел на землю!» С такими чувствами мы молились в нашей церковке. Поздравил именинника — поручика Сергея Шаумана, прибрал в церкви и скорее в палатку греться — пить чай, а главное, отогреть руки. Однако придется оставить способ отогревания рук горячим чайником: один штабной чиновник сказал мне, что от этого может быть ревматизм в руках. Сижу, согрелся; ноги поставил на скамеечку; и так хорошо: не хочется вставать; взял книжку и начал читать. Обедали так, как будто за нами погоня: глотали скорей, уже не думая о том, хорошо или худо разжевали, а только бы не застыло сало и суп. Что бы сказали доктора, милая моя супруга, увидавши, как их батюшка управляется с обедом?! Но доктора с нами за одним столом, сами глотают вовсю, а любящие существа далеко-далеко: не увидят! Да и, принимая во внимание смягчающие вину обстоятельства, простят. Слава Богу, мы все на биваке совершенно здоровы. Завтра воскресенье и память святого Иоанна Богослова; как бы хотелось отслужить литургию, но просфорный вопрос здесь первой важности. Соседи-саперы уехали, печку их китайцы развалили, и Михаил объехал весь город, вокзал и ничего не добился; так, с грустью в сердце решаю отслужить сегодня всенощную, а завтра обедницу.
Стою около церковной двуколки, делюсь печалью своею с друзьями своими Ксенофонтом и Михаилом. Вдруг солдат Нечаев говорит: «Батюшка, да вы не беспокойтесь, мы сейчас сделаем печь, и просфоры будут. Ведь Галкин печник!» Не верю, конечно, такому счастью, но благословляю. Сейчас же мои «печники» разобрали часть кладбищенской ограды и в канаве вырыли четырехугольную яму, выложили кирпичом, засыпали сверху землею, сделали трубу — все как следует — и через час затопили. Ксенофонт поставил тесто, а в 9.30 вечера принес уже в палатку горячие просфоры. Я прямо изумился: не верю глазам, а он говорит: «Да вы посмотрите, батюшка: печка такая вышла, что и пирог и хлеб можно испечь!» Да, удивительные наши солдаты! Благослови их, Боже! Радостно пошел я служить всенощную; снова понеслись от наших грешных устен мольбы и славословия Творцу всех и величание святому апостолу Христову Иоанну Богослову. Полюбил я свою церковку. Стою в ней один после службы или вечером при свете восковой свечи, и вдруг легко станет на душе, как будто я не в Маньчжурии, а там… дома! Вот и сегодня вечером я в ней. Ветер колышет полотняные иконы: шелестят они, изображения святых движутся, будто оживают они, святые, и тихо-тихо говорят. Все кругом замерло. Господь послал с небес Свое покрывало на уставших людей — сон, только дневальные едва слышно позвякивают шпорами. Вдруг рядом дикий вопль: «У-у-у-у!» Вздрогнул. Это сова завопила на кладбище. Пора, значит, проведать постельку. Получил телеграмму от ее высочества из Сергиева Посада такую: «Молитвенно со всеми вами; только что молилась за обедней и молебном о даровании победы; храни вас Господь и святой угодник. Елисавета». Нет слов выразить, как все мы благодарны великой княгине за ее истинно материнское к нам отношение.
по материалам сайта «Православие и мир»